Неточные совпадения
Но Прыщ был совершенно искренен
в своих заявлениях и твердо решился следовать по избранному
пути. Прекратив все дела, он ходил по гостям, принимал обеды и балы и даже
завел стаю борзых и гончих собак, с которыми травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал [Заполева́ть — добыть на охоте.] очень хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о своем предместнике, томившемся
в то время
в заточении.
Не бойсь, минуты не потратим,
И возик свой мы не
свезём, а скатим!»
Тут, выгнувши хребет и понатужа грудь,
Тронулася лошадка с возом
в путь...
Все жители Аяна столпились около нас: все благословляли
в путь. Ч. и Ф., без сюртуков, пошли пешком
проводить нас с версту. На одном повороте за скалу Ч. сказал: «Поглядите на море: вы больше его не увидите». Я быстро оглянулся, с благодарностью, с любовью, почти со слезами. Оно было сине, ярко сверкало на солнце серебристой чешуей. Еще минута — и скала загородила его. «Прощай, свободная стихия!
в последний раз…»
Первое выступление
в поход всегда бывает с опозданием. Обыкновенно задержка происходит у провожатых: то у них обувь не готова, то они еще не поели, то на дорогу нет табаку и т.д. Только к 11 часам утра после бесконечных понуканий нам удалось-таки наконец тронуться
в путь. Китайцы вышли
провожать нас с флагами, трещотками и ракетами.
20 октября, утром, мы тронулись
в путь. Старообрядец Нефед Черепанов вызвался
проводить нас до реки Соен. На этом
пути в море впадает несколько речек, имеющих только туземные названия. Это будут: Мэяку (по-китайски Михейзуйза), Найна, Калама, Гианкуни и Лоси.
Дальше
путь пролегает по речке Сяопоуза [Сяо-пао-цзы — малая
заводь.], почти совершенно обезлесенную, впадающую
в Тадушу
в 2 км от ее устья.
Распростившись с китайцами, мы тронулись
в путь. Я заплатил им за дрова и овощи. Манзы пошли было нас
провожать, но я настоял на том, чтобы они возвратились обратно. Часов
в 9 утра мы перевалили через водораздел и спустились
в долину Владимировки.
Дня за два до моего отхода Чжан Бао пришел ко мне проститься. Неотложные дела требовали его личного присутствия на реке Такеме. Он распорядился назначить 2 китайцев, которые должны были
проводить меня до Сихотэ-Алиня, возвратиться обратно другой дорогой и сообщить ему о том, что они
в пути увидят.
Здесь мы
провели двое суток, осматривали окрестности и снаряжались
в далекий
путь.
Вышел из 2–го курса, поехал
в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим
путем, и водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим,
отвез двух человек
в казанский, пятерых —
в московский университет, — это были его стипендиаты, а
в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго
пути, а дочь
проводила до телеги.
В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев, [с тех пор, как этим занимаюсь,] но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.
Несколько улан верхами
провожали нас до русского арьергарда,
в виду которого они пожелали счастливого
пути и поскакали назад.
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни. До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний
путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на своих», то предстояло
провести в дороге не меньше двух дней с половиной. До первой станции (Гришково), тридцать верст, надо было доехать засветло.
Библиотека эта по завещанию поступила
в музей. И старик Хлудов до седых волос вечера
проводил по-молодому, ежедневно за лукулловскими ужинами
в Купеческом клубе, пока
в 1882 году не умер скоропостижно по
пути из дома
в клуб. Он ходил обыкновенно
в высоких сапогах,
в длинном черном сюртуке и всегда
в цилиндре.
Ну, конечно, жертвовали, кто чем мог, стараясь лично передать подаяние. Для этого сами жертвователи
отвозили иногда воза по тюрьмам, а одиночная беднота с парой калачей или испеченной дома булкой поджидала на Садовой, по
пути следования партии, и, прорвавшись сквозь цепь, совала
в руки арестантам свой трудовой кусок, получая иногда затрещины от солдат.
Под караулом казаков
С оружием
в руках,
Этапом
водим мы воров
И каторжных
в цепях,
Они дорогою шалят,
Того гляди сбегут,
Так их канатом прикрутят
Друг к другу — и ведут
Трудненек
путь! Да вот-с каков:
Отправится пятьсот,
А до нерчинских рудников
И трети не дойдет!
Они как мухи мрут
в пути,
Особенно зимой…
И вам, княгиня, так идти?..
Вернитесь-ка домой!
Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады на поздний осенний
путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою на голову. Очень тепло одели и
отвезли Левшу на корабль, который
в Россию шел. Тут поместили Левшу
в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами
в закрытии сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и спросит: «Где наша Россия?»
По
пути девушка вспомнила темную историю, как Таисью тоже
возили в скиты на исправу.
— Не забудьте, Лазер, накормить девушек обедом и
сведите их куда-нибудь
в кинематограф. Часов
в одиннадцать вечера ждите меня. Я приеду поговорить. А если кто-нибудь будет вызывать меня экстренно, то вы знаете мой адрес: «Эрмитаж». Позвоните. Если же там меня почему-нибудь не будет, то забегите
в кафе к Рейману или напротив,
в еврейскую столовую. Я там буду кушать рыбу-фиш. Ну, счастливого
пути!
Оба они говорили и делали одни и те же пошлости, но
проводили эти пошлости
в жизнь совершенно различными
путями.
Будь что будет, а он останется
в горах, чтобы
провезти Лаптева на обратном
пути по всем заводам.
— Мы требуем, чтобы нам не мешали
проводить в последний
путь замученного вами…
А мне
в ту пору, как я на форейторскую подседельную сел, было еще всего одиннадцать лет, и голос у меня был настоящий такой, как по тогдашнему приличию для дворянских форейторов требовалось: самый пронзительный, звонкий и до того продолжительный, что я мог это «ддди-ди-и-и-ттт-ы-о-о»
завести и полчаса этак звенеть; но
в теле своем силами я еще не могуч был, так что дальние
пути не мог свободно верхом переносить, и меня еще приседлывали к лошади, то есть к седлу и к подпругам, ко всему ремнями умотают и сделают так, что упасть нельзя.
Изо всех окон свесились вниз милые девичьи головы, женские фигуры
в летних ярких ситцевых одеждах. Мальчишки шныряют вокруг оркестра, чуть не влезая замурзанными мордочками
в оглушительно рявкающий огромный геликон и разевающие рты перед ухающим барабаном. Все военные, попадающие на
пути, становятся во фронт и делают честь знамени. Старый, седой отставной генерал, с георгиевскими петлицами, стоя,
провожает батальон глазами.
В его лице ласковое умиление, и по щекам текут слезы.
Он с приставленною к груди вашей шпагою
водит вас по ужасному полу, нарочно изломанному и перековерканному, и тут же объясняет, что так мы странствуем
в жизни: прошедшее для нас темно, будущее неизвестно, и мы знаем только настоящее, что шпага, приставленная к груди, может вонзиться
в нее, если избираемый сделает один ложный шаг, ибо он не видит
пути, по которому теперь идет, и не может распознавать препятствий, на нем лежащих.
Сверстов принялся расплачиваться торопливо и щедро; он все уже почти деньжонки, которые выручил за проданное им имущество
в уездном городке, просадил дорогой. Иван Дорофеев
проводил своих гостей до повозки и усадил
в нее gnadige Frau и Сверстова с пожеланием благополучного
пути.
Так шли мы от Фонарного переулка вплоть до Литейной, и на всем
пути будочники делали алебардами"на кра-ул!", как бы приветствуя нас:"Здравствуйте, вступившие на истинный
путь!"Придя на квартиру, мы сдали Очищенного с рук на руки дворнику и, приказав
сводить его
в баню, поспешили с радостными вестями к Ивану Тимофеичу.
— Эх, куманек! Много слышится, мало сказывается. Ступай теперь путем-дорогой мимо этой сосны. Ступай все прямо; много тебе будет поворотов и вправо и влево, а ты все прямо ступай; верст пять проедешь, будет
в стороне избушка,
в той избушке нет живой души. Подожди там до ночи, придут добрые люди, от них больше узнаешь. А обратным
путем заезжай сюда, будет тебе работа; залетела жар-птица
в западню;
отвезешь ее к царю Далмату, а выручку пополам!
— Хотя сказано: паси овцы моя, о свиниях же — ни слова, кроме того, что
в них Христос бог наш бесприютных чертей загонял! Очень это скорбно всё, сын мой! Прихожанин ты примерный, а вот поспособствовать тебе
в деле твоём я и не могу. Одно разве — пришли ты мне татарина своего, побеседую с ним, утешу, может, как, — пришли, да! Ты знаешь дело моё и свинское на меня хрюкание это. И ты, по человечеству, извинишь мне бессилие моё. Оле нам, человекоподобным! Ну —
путей добрых желаю сердечно! Секлетеюшка —
проводи!
Последние минуты расставания были особенно тяжелы для нее. По обыкновению, прощание происходило на первой от города станции, куда собрались самые преданные, чтобы
проводить в дальнейший
путь добрейшего из помпадуров. Закусили, выпили, поплакали; советник Проходимцев даже до того обмочился слезами, что старый помпадур только махнул рукою и сказал...
— Как все распалось, — сказал я. — Вы напрасно
провели столько дней
в пути. Достигнуть цели и отказаться от нее — не всякая женщина могла бы поступить так. Прощайте, Биче! Я буду говорить с вами еще долго после того, как вы уйдете.
Опасаясь сбиться с
пути, то есть, вернее, удлинить его неведомым блужданием по этому лабиринту, шкипер ввел катер
в стрелу воды между огромных камней, где мы и
провели ночь.
Не добившись цели одним
путем, Брагин пустил
в ход другую политику: он начал везде таскать за собою Михалку и
свел его с такой компанией, где тот совсем закружился.
Я пользовался общей любовью и, конечно, никогда ни с кем не ссорился, кроме единственного случая за все время, когда одного франта резонера, пытавшегося совратить с
пути молоденькую актрису, я
отвел в сторону и прочитал ему такую нотацию, с некоторым обещанием, что на другой день он не явился
в театр, послал отказ и уехал из Пензы.
И одна главная дорога с юга на север, до Белого моря, до Архангельска — это Северная Двина. Дорога летняя. Зимняя дорога, по которой из Архангельска зимой рыбу
возят, шла вдоль Двины, через села и деревни. Народ селился, конечно, ближе к
пути, к рекам, а там, дальше глушь беспросветная да болота непролазные, диким зверем населенные… Да и народ такой же дикий блудился от рождения до веку
в этих лесах… Недаром говорили...
Глеб уже не принимался
в этот день за начатую работу.
Проводив старика соседа до половины дороги к озеру (дальше Глеб не пошел, да и дедушке Кондратию этого не хотелось), Глеб подобрал на обратном
пути топор и связки лозняка и вернулся домой еще сумрачнее, еще задумчивее обыкновенного.
— Да. Вот тебе — мои. Не
провожайте меня дальше, не нужно! У меня всего пять часов
пути до Рима, и я ведь намеренно пошел пешком, чтоб собраться
в дороге с мыслями…
Елена, видя, что никакого тут успеха не будет, встала и, раскланявшись, просила
проводить ее; тот же дворник, все стоявший
в соседней комнате и внимательно слушавший, что хозяйка его говорила с гувернанткой, повел Елену прежним
путем; цепная собака опять похрапела на них.
В самом деле, чрез полчаса я сидел
в санях, двое слуг светили мне на крыльце, а толстой эконом объявил с низким поклоном, будто бы господин его до того огорчился моим внезапным отъездом, что не
в силах встать с постели и должен отказать себе
в удовольствии
проводить меня за ворота своего дома; но надеется, однако ж, что я на возвратном
пути… Я не дал договорить этому бездельнику.
Я
проводил Берту Ивановну до дому и тем же
путем возвратился. Когда я пришел назад,
в магазине была совершенная темнота, а
в зале компания допивала вино и Фридрих Фридрихович вел с солидным господином беседу о национальных добродетелях.
То Настенька вдруг захочет домой, я не смею удерживать и захочу
проводить ее до самого дома; мы пускаемся
в путь и вдруг через четверть часа находим себя на набережной у нашей скамейки.
Пока отец сглаживал перед нами дальнейшие
пути жизни, я
проводил время или
в комнате молодой хозяйской дочери, распевавшей над шитьем: «И колокольчик гаргалгая…» или ловлею голубей на галерее вовнутрь двора.
‹…› Брата Васю я уже
в Новоселках не застал, так как еще зимою отец
отвез его кратчайшим
путем в Верро
в институт Крюммера, у которого я сам воспитывался.
В доме с семинаристом-учителем находился один меньшой семилетний брат Петруша, а я по-прежнему поместился
в соседней с отцовским кабинетом комнате во флигеле, и те же сельские удовольствия, то есть рыжая верховая Ведьма, грубый Трезор и двуствольное ружье были по-прежнему к моим услугам.
Тетерев. Удобнее. Ведь я — бродяга, большую часть года
провожу в дороге. Вот опять скоро уйду. Установится зима, и я —
в путь.
Пора! — Яснеет уж восток,
Черкес проснулся,
в путь готовый.
На пепелище огонек
Еще синел. Старик суровый
Его раздул, пшено сварил,
Сказал, где лучшая дорога,
И сам до ветхого порога
Радушно гостя
проводил.
И странник медленно выходит,
Печалью тайной угнетен;
О юной деве мыслит он…
И кто ж коня ему подводит?
Хвалил людей минувшего он века,
Водил меня под камень Росламбека,
Повисший над извилистым
путем,
Как будто бы удержанный аллою
На воздухе
в падении своем,
Он весь оброс зеленою травою...
Был уже восьмой час вечера. Из передней до крыльца, кроме Ивана Иваныча,
провожали нас с причитываниями и пожеланиями всяких благ бабы, старуха
в очках, девочки и мужик, а около лошадей
в потемках стояли и бродили какие-то люди с фонарями, учили наших кучеров, как и где лучше проехать, и желали нам доброго
пути. Лошади, сани и люди были белы.
Отвожу я от тебя чорта страшного, отгоняю вихоря бурного, отдаляю от лешего одноглазого, от чужого домового, от злого водяного, от ведьмы Киевской, от злой сестры ее Муромской, от моргуньи-русалки, от треклятыя бабы-яги, от летучего змея огненного, отмахиваю от ворона вещего, от вороны-каркуньн, защищаю от кащея-ядуна, от хитрого чернокнижника, от заговорного кудесника, от ярого волхва, от слепого знахаря, от старухи-ведуньи, а будь ты, мое дитятко, моим словом крепким
в нощи и
в полунощи,
в часу и
в получасьи,
в пути и дороженьке, во сне и наяву укрыт от силы вражией, от нечистых духов, сбережен от смерти напрасный, от горя, от беды, сохранен на воде от потопления, укрыт
в огне от сгорения.
Но Буран ходил осунувшийся, угрюмый и опустившийся. Он ни с кем не говорил и только что-то бормотал про себя. С каждым днем, казалось, старый бродяга, очутившийся
в третий раз на старом месте, «ослабевал» все больше и больше. Между тем Василий успел подобрать еще десять охотников, молодец к молодцу, и все приставал к Бурану, стараясь расшевелить его и вызвать к деятельности. Порой это удавалось, но даже и тогда старик всегда
сводил речь на трудность
пути и дурные предзнаменования.
Гости
в путь, а князь Гвидон
С берега душой печальной
Провожает бег их дальный...